— Что же, Араб-Рейхан, как говорят, заимодавец всегда должнику здоровья желает, — сказал Кероглу.

Вскочил он на коня и повернул его к Ченлибелю. Долго ли, скакал, коротко ли, наконец, доехал до подножия Ченлибеля, и, как только увидел родные горы, сердце его воспламенилось. Прижал он к груди свой трехструнный саз и запел:

А Нигяр-ханум все ждала и ждала Кероглу. Много, утекло воды после его отъезда, а от него все не было вестей. И вот как-то раз на сердце Нигяр-ханум стало особенно тяжко. Встала она и позвала Телли-ханум. Поднялись они на вершину холма и стали смотреть. Видят, вдруг на дороге пыль столбом. Туман смешался с пылью, пыль — с туманом.

Всмотрелись пристальней — видят Кероглу скачет на Гырате, а на крупе коня Эйваз. Сбежав с холма, бросились они к удальцам. Нигяр-ханум запела радостно:

Только Нигяр-ханум спела свою песню, все семь тысяч семьсот семьдесят семь удальцов повскакали на коней. Все они, захватив подарки, помчались встречать Эйваза.

Тут начался пир на весь мир. Всем стало весело. Наполнил кравчий чаши и стал ходить по кругу. Ашуг Джунун взял свой саз. Все пели, танцевали, смеялись.

А Нигяр-ханум поцеловала Эйваза в глаза и назвала его своим сыном.

ЖУРАВЛИНОЕ ПЕРО

Приехал Эйваз в Ченлибель, и сердце Нигяр-ханум успокоилось. Муж — Кероглу, сын — Эйваз, кругом — удальцы. Есть ли у кого на свете большее счастье! А Кероглу был еще больше доволен: он привез себе и сына, и помощника, и опору. Смелостью и удальством Эйваз быстро снискал славу среди удальцов: стал он таким молодцом, что за него и жизни никто б из них не пожалел.

У Кероглу было заведено: утром и вечером удальцы упражнялись в верховой езде, в метанье копья, рубились на саблях, стреляли из лука. Как-то раз удальцы разбились на отряды, и Эйваз оделся, вооружился и с группой всадников выехал поупражняться в воинском искусстве.

Кероглу вместе с Демирчиоглу стояли на возвышенности и следили за удальцами. Женщины были возле них. Смотрят, отряд всадников скачет во весь опор, а впереди Эйваз. Но Эйваз, что за Эйваз!.. Арабат под ним пляшет, в руках у юноши египетский меч, на руке сокол… Словно вслед врагу он мчится, как стрела из лука летит, точно птица в воздухе парит. На шапке у него журавлиное перо, — ну просто сын кесаря, украсивший голову золотом и драгоценными камнями.

Посмотрела на него Нигяр-ханум, не выдержала и сказала Кероглу:

— Кероглу, взгляни туда, кто это скачет там?

Но тот и сам давно уже любовался Эйвазом. В ответ на слова Нигяр-ханум он прижал к груди сази запел:

Телли-ханум стояла тут же. Демирчиоглу был уже здоров, и в сердце у нее пела радость. Поглядела она, поглядела и вдруг сказала:

— Нигяр-ханум, смотри, как журавлиное перо к лицу Эйвазу! Если так оно идет мужчине, то как должно пойти нам, женщинам. Пусть бы и нам привезли журавлиных перьев.

При этих словах Эйваз как раз поравнялся с ними. Сойдя с коня, поклонился он Нигяр-ханум, Кероглу, Демирчиоглу и Телли-ханум, а потом сказал Кероглу:

— Слышишь? Женщинам понравились журавлиные перья. Дозволь, я поеду и привезу их.

Не хотелось Кероглу пускать Эйваза. Побоялся он, что с юношей приключится беда. А потом подумал и решил — пусть едет; игиду все нужно испытать, его закаляют и жар, и холод. Повернулся он к Нигяр-ханум и спросил:

— Что скажешь? Ехать ему или нет?

Нигяр взглянула на Эйваза. Видит, о аллах! Глаза Эйваза словно сейчас заговорят, начнут молить и упрашивать. Не выдержало сердце Нигяр, не захотелось ей нанести обиду Эйвазу, и она дала свое согласие.